⏮️ Предыдущие части рассказа читать здесь:
Они уехали в город.
Зоя была счастлива — первые месяцы. Костя рядом, Костя её. Победа.
Но победа оказалась горькой.
Он не жил — существовал. Работал на заводе, приходил домой, садился у окна и молчал часами. Зоя пыталась растормошить — злилась, кричала, плакала. Он смотрел сквозь неё пустыми глазами.
Потом начал пить.
«Ты что творишь?» — кричала Зоя. «Я ради тебя всё бросила!»
Он молчал. Наливал стакан. Пил.
Однажды ночью она проснулась от крика. Костя сидел на кровати, обхватив голову руками, и выл — страшно, по-звериному.
«Что с тобой?!»
«Дети… Я же детей бросил. Как я мог? Что ты со мной сделала?»
Зоя похолодела.
«Я ничего не делала. Ты сам ушёл».
«Нет! Это не я. Я не помню, как уходил. Только твоё лицо перед глазами. Это ты! Ты что-то сделала. Бабка Агафья. Я знаю, я всё знаю!»
Зоя молчала.
«Будь ты проклята, — прошептал он. — Будь ты проклята».
***
Через год он уехал. Завербовался на Север, на стройку.
«Прощай, — сказал с порога. — Не ищи».
Зоя не искала. Жить с человеком, который смотрит на тебя с ненавистью, — невыносимо.
***
А Валя?
Она растила детей одна.
Дед Тимофей помогал, пока мог. Забирал Настеньку и Митьку к себе, пока Валя работала. Учил внучку грамоте, внука — столярничать. Но через три года его не стало — сердце.
Валя осталась совсем одна.
Тяжело было, голодно. Но она не сдавалась. Поднимала хозяйство, растила детей, держала дом. Деревенские сначала шептались — бросил, сбежал с другой, позор. Потом привыкли. Зауважали даже: одна двоих тянет, не жалуется.
Про отца дети не спрашивали. В школе им всё объяснили — злые языки расстарались. Настенька выросла молчаливой, серьёзной. Митька — наоборот, шебутной, весёлый. Отца оба не вспоминали. Как отрезало.
***
Зоя вернулась в деревню лет через пять.
Город её вымотал, высосал. Работы нет, денег нет, здоровье подорвано. Поселилась в материнском доме — Антонина Васильевна к тому времени умерла.
Жила одна, ни с кем не общалась. Валя видела её иногда — обходила стороной.
Однажды столкнулись у колодца.
«Здравствуй, Валя».
Валя посмотрела на неё молча. Зоя постарела страшно: лицо серое, под глазами мешки, руки трясутся.
«Прости меня», — прошептала Зоя.
Валя подняла ведро:
«Бог простит».
И ушла.
***
Зоя слегла через три года. Соседка забегала иногда — принести воды, хлеба. Больше никто не приходил.
Умерла зимой, в крещенские морозы. Нашли через несколько дней.
Валя на похороны не пошла. Не смогла.
***
Она пережила Зою на двадцать лет.
Успела увидеть, как Настенька вышла замуж — за хорошего парня из соседней деревни. Как родился внук — маленький, рыженький. Назвали Костей. Валя вздрогнула, когда услышала, но промолчала.
«В честь деда, — сказала Настя. — Которого я никогда не видела. Пусть хоть так».
Митька уехал в город, выучился на инженера. Приезжал редко, но писал часто.
Умерла Валя осенью, в бабье лето. Тихо, во сне. На похороны пришло полдеревни — любили её, уважали.
***
Двадцать лет прошло с той ночи, когда Костя сел в поезд и уехал на Север.
Он вернулся стариком. Седой, сгорбленный, с трясущимися руками. Пил много лет, потом бросил — чуть не умер. Жил в общежитиях, работал, где придётся. Семьи не завёл — не смог.
Всю жизнь его преследовал один и тот же сон. Валя на пороге с детьми. Её глаза — не злые, не обиженные. Пустые. И голос Настеньки: «Папа, ты куда?»
Просыпался в поту, до утра не мог уснуть.
***
Деревня изменилась. Новые дома, асфальт, магазин вместо сельпо. Костя шёл и не узнавал ничего.
На кладбище нашёл её сразу.
Чёрный мрамор, золотые буквы, фотография. Молодая ещё, красивая. Цветы свежие, лампадка горит, оградка покрашена.
«Валентина Сергеевна Ильина. Любимая мамочка и бабушка».
Рядом — холмик без имени. Крест гнилой, могила заросла полынью. Табличка валяется в траве. Костя поднял, прочитал: «Зоя Васильевна Петрова».
Он долго стоял между двумя могилами.
Одна — в цветах, в заботе, в памяти.
Другая — забытая, заброшенная.
«Прости, Валя, — сказал он наконец. — Прости меня. Если можешь».
Ветер качнул берёзу. Жёлтый лист упал на мрамор — будто ответ.
***
К хутору он шёл как на казнь.
Хутор разросся — два дома, сад, пасека. Во дворе сохло бельё, бегали куры. За забором — детский смех.
Костя остановился у калитки. Сердце билось так, что темнело в глазах.
Из дома вышла женщина. Молодая, статная, с тёмной косой. Он узнал её сразу — те же глаза, тот же поворот головы. Валя. Его Валя.
Нет. Не Валя. Настя. Дочь, которую он бросил.
На руках она держала мальчишку лет трёх. Рыжего, вихрастого.
«Костик, хватит вертеться! — засмеялась она. — Сейчас упадёшь».
Костик. Внука назвали в его честь.
Настя заметила старика у калитки, подошла.
«Вам кого, дедушка?»
Он открыл рот — и не смог выдавить ни слова. Горло перехватило.
«Вам плохо?»
Сказать. Надо сказать. Я твой отец. Я вернулся. Прости.
Он смотрел на неё — взрослую, красивую, чужую. На внука, которого никогда не узнает. На дом, который мог быть его домом.
«Нет, — выдавил наконец. — Я просто… Я хутор Тимофея Кузьмича искал».
«Деда Тимофея? Так он давно умер. Это теперь наш дом. Может, воды дать? Вы бледный совсем».
«Нет, спасибо. Я ошибся».
И пошёл прочь. Быстро, не оглядываясь.
«Дедушка! — окликнула Настя. — Подождите!»
Он не обернулся. Слёзы текли по щекам, но он их не замечал.
***
На остановке он сел на лавку и закрыл лицо руками.
Тридцать лет назад его жизнь сломалась. Можно винить приворот, можно — Зою. Но он-то, он — куда смотрел? Почему не боролся? Почему ни разу за тридцать лет не приехал, не написал?
Поздно. Всё поздно.
Автобус подъехал, скрипнув тормозами.
«Садитесь, отец!» — крикнул водитель.
Костя поднялся. Бросил последний взгляд на деревню — на колокольню, на крыши, на хутор вдалеке.
И уехал.
***
Вечером Настя рассказала мужу про странного старика:
«Стоял у калитки, смотрел… Будто увидел призрака. А глаза — знаешь, синие такие. Как у моего Костика. И ушёл. Даже воды не взял».
Муж пожал плечами:
«Мало ли стариков по дорогам».
Настя кивнула. Но ночью ей снились глаза — синие, как море, которого она никогда не видела. Её собственные глаза. И Костика.
Утром она сходила на кладбище. Положила астры на материну могилу. Постояла, помолчала.
Потом — сама не зная почему — положила веточку рябины на заброшенный холмик рядом. Мать никогда не рассказывала, кто там лежит. Но Настя знала. Деревня маленькая, все всё помнят.
«Пусть земля вам будет пухом, — сказала тихо. — Обеим».
И пошла домой — к сыну, к мужу. К своей жизни.
Берёзы шелестели над могилами, роняя последние листья. Одна — в цветах и памяти. Другая — забытая.
Две судьбы. Два выбора. Два конца.
© Михаил Вяземский. Все права защищены. При цитировании или копировании данного материала обязательно указание авторства и размещение активной ссылки на оригинальный источник. Незаконное использование публикации будет преследоваться в соответствии с действующим законодательством.
